Борис Сапожников - Война Львов[СИ]
Так туго ему не приходилось давно. Он явно недооценил противников, совершавших совершенно непонятные для разума бывалого фехтовальщика вещи.
Вот салентинец отскочил к своей шпаге, но вместо того, чтобы вернуть оружие товарищу атаковал Галиаццо рубящими ударами с двух сторон, будто это были мечи, а страндарец не перехватил кинжал правой рукой, а продолжал довольно ловко орудовать левой, будто и не бил его Кровавый шут гардой, а удары его способны были сломать кости и людям более могучего телосложения. Невозможно, немыслимо, как драться против врагов, сражающихся не по правилам, принятым в фехтовальном мире?!
Крутанувшись, Галиаццо быстро парировал скрестившиеся клинки шпаг салентинца, одновременно подставляя под кинжал страндарца гарду своей, шагнул вперёд и ударил салентинца лбом в лицо. Тот отшатнулся, взмахнул руками, стараясь удержать равновесие и роняя шпагу. И тут грудь Кровавого шута слева рванула дикая боль, он скосил глаза в том направлении и увидел рукоять даги, зажатую в правой руке страндарца, за которой по причине отсутствия в ней оружия ибериец не следил, а зря. Немыслимо!
Опомнившийся салентинец изо всех сил ударил Галиаццо гардой в скулу. Тот покачнулся, раздался щелчок и боль рванула грудь Кровавого шута с новой яростью. Страндарец выдернул из раны своё окровавленное оружие — это оказалась иберийская дага, страшный, запрещённый во многих странах кинжал, за наличие которого во время войны могли повесить без суда и следствия вне зависимости от социального статуса и положения в обществе. Галиаццо показалось, что его внутренности только что нашинковали прямо в его теле, а теперь ещё и как следует перемешали. Он отступил ещё на полшага, прижимая к чудовищной ране ладонь, кашлянул кровью. Перед мутным взглядом Кровавого шута мелькнула рука страндарца со вторым кинжалом, он медленно поднял её и метнул кинжал. Клинок его пробил горло Галиаццо Маро по прозвищу "Кровавый шут", тот подался назад, сполз по стене и умер.
Проснулся я от достаточно серьёзных толчков в грудь. Кто-то тряс меня, пытаясь вытряхнуть из сна, куда я провалился под утро, едва притащив ноги.
— Просыпайся, Эрик! — тряс меня за плечо Алек, а это был именно он. — Давай же! До дуэли осталось всего полчаса!
— Не будет никакой дуэли, — зевнул я, переворачиваясь на другой бок, натягивая одеяло на голову и как-то отстранённо понимая, что вчера — или уже сегодня? — так и не успел раздеться перед сном. — Кровавого шута убили ночью.
— Какого шута?! — наседал Алек, сдёргивая одеяло. — Ты взялся быть моим секундантом на дуэли, помнишь?!
— Помню, — буркнул я, — всё помню. Но говорю ж тебе, не будет дуэли. Ночью твоего оппонента убили.
— Кто? — не понял Алек.
— Не важно. — Я зевнул ещё раз и натянул одеяло обратно, забывшись, наконец, глубоким сном.
Прямая угроза осталась позади, но что-то продолжало угрожать Алеку, да и вообще в стране назревало что-то совсем недоброе. Его величество всё сильнее подпадал под влияние родни королевы, что совсем не нравилось Орвику. Но ещё больше его раздражало то, что Марлон ещё и начал интересоваться делами государства, вместо турниров и пиров. Граф понимал — власть выскальзывает из рук, как песок, но и ждать пока она иссякнет совсем не собирался.
А потом выяснилось, почему Креи так "охотились" за Алеком. В том, что за наёмом Галиаццо Маро стояли именно они, я узнал буквально на следующий день после его смерти. Я бродил по саду, излюбленному месту встреч заговорщиков королевского дворца и застал там Лайонела Крея с внучатыми племянниками. Престарелый граф Скриан отчитывал их, как нашкодивших детишек, не особенно стесняясь в выражениях и не думая понижать голоса, так что мне удалось услышать всё, встав за раскидистым кустом неизвестного мне растения. Приводить весь гневный монолог фаворита я не буду, слишком уж изобиловал он совершенно непечатными словечками. Суть его сводилась к следующему — эти два кретина (точно по тексту), вместе с её величеством затеяли комбинацию с дуэлью, дабы скомпрометировать Алека в глазах старшего брата, потому что узнали, что один из детей Золотого льва собирается жениться на дочери Орвика — Бригитте, а следовательно поддерживать его в будущем. Лайонел соглашался, но продолжая последними словами поносить "недоумков, доставшихся ему в родство", посоветовал им впредь советоваться с ним прежде чем что-либо предпринимать. Он истратил кучу денег на наём иберийского бретёра Маро, а из-за того, что усилиями его внучатых племянников Алек оказался в Таймском замке, Кровавого шута прикончили в тёмном переулки в ночь перед дуэлью.
Однако время показало, что измышления Креев оказались ошибочными. На старшей дочери Орвика женился не Алек, а средний брат Руан — Филипп герцог Максвелл, тот самый, кто не сумел закончить Гартанга. Я был на их свадьбе и видел кислые и постные физиономии Креев, осознавших свою ошибку в полной мере. Мне хотелось смеяться, хотя, на самом деле, было не до веселья. Почему-то вспомнилось, что Елизавета, экс-королева Страндара, и её сын Уильям всё ещё живы и находятся в Эпинале под опекой короля Эжена X. И мой бывший сэр вёл какие-то плохо понятные, отчётливо неприятные разговоры о реставрации более приемлемого короля и всё в том же духе. И вёл он явно не только со мной одним, о чём-то подобном упоминал Алек, с которым после смерти Галиаццо мы разругались насмерть и только не так давно вновь начали общаться.
Следом за свадьбой грянул знаменитый Престонский бунт. Орвик поднял полностью преданную ему Новую гвардию и ночью повёл её на королевский дворец. Однако там вовремя закрыли ворота и открыли огонь из всего имеющегося огнестрельного и прочего стрелкового оружия. Во дворце давно и прочно обосновались верные Креям солдаты. Ни меня ни Алека там не было, мы отмечали наше примирение у общего знакомого с весьма объёмным винным погребом и оказались, сам того не желая, в эпицентре событий.
Меня разбудил барабанный гром и рёв труб. Я вскочил с постели, припоминая по какому поводу мог проводиться парад, подбежал к окну. По улицам шагали рыцари в начищенных доспехах и пехота: пикинёры, стрелки, лучники; а над ними реяли два штандарта. Я даже глазам не поверил, поначалу думал, что это мне привиделось с похмелья, в голову ударили выпитые вчера вина и коньяки, однако сколько я не тёр глаза, штандарты с белым и золотым львом и не думали исчезать. Объяснение этой странности трепал ветер всего в полулокте от них, а именно знамёна с гербами бывшей королевы и герцога Максвелла. Итак, бесцветный и чванливый Филипп, совершенно не похожий на отца и братьев, предал семью и королевство, но не он один — рядом с этими знамёнами находилось и Орвиково.
